Леонид Леванович - Беседь течёт в океан[журнальный вариант]
— А когда еще можно будет увидеть вас на экране?
— Когда? Я вам скажу. Кстати, как вас зовут?
— Меня зовут Ева.
— Ого, первая женщина. Родоначальница человечества. Жаль, что я не Адам, а — Петро. Апостол Петр.
— Очень хорошее имя. Петр — это значит твердый или камень?
— Да, есть такое определение. А где же ваш сын?
— Отвезла к бабушке. На днях и сама туда поеду. А мужа нет. Погиб в автоаварии.
Ева приметила, как тень сочувствия мелькнула в его глазах, которые только что смотрели весело, озорно. И это движение души сказало ей больше слов сочувствия. И у нее зародилось желание познакомиться с Петром поближе.
— Извините за любопытство, почему вы живете в общежитии? Неужто телевидение не может обеспечить вас квартирой? На вас смотрит вся Беларусь. Ну, никак не верится. Неужели наша республика такая бедная?
— Видите ли, Ева, все не так просто. В первую очередь надо обеспечить семейных, с малыми детьми. А я вольный казак.
— Так и я вольная казачка. Если есть время и желание, может, зайдем ко мне? А то стоим на улице, как бездомные.
Петро спросил номер ее комнаты и пообещал через полчаса зайти.
И он пришел с шампанским, с цветами. С этого все и началось… Ева долго и осторожно, бережно растила росток новой любви. Первое время невольно сравнивала Петра со своим первым мужем, и это сравнение было не в пользу Петра. И только после рождения дочурки она увидела нового мужа другим человеком. И у нее проснулась любовь, которая затмила прежнее чувство. И эта любовь не слабела, а наоборот, крепла с каждым вместе прожитым годом. А когда Петра назначили главным редактором, она стала еще крепче любить и уважать его. Поначалу думала: неудавшийся летчик, неудачник-муж, которому изменяла жена, неудачник-агроном, малоизвестный журналист. А как почитала письма телезрителей после его передач, увидела, с какой страстью, ответственностью он относится к своей работе, убедилась: Петр нашел себя, создал новую семью, любит и Костика, и родную кровинку-дочурку.
Через полчаса Петро и Ева провожали своих гостей. Николай поцеловал Еве руку, но этого ему показалось мало — чмокнул в щечку.
— Большое вам спасибо. После такого дня… После ужасного события. У вас воспрянул духом. И наговорился с земляками, — он обнял Петра, трижды расцеловались. — Приезжайте в Хатыничи. Через месяц Иван Сыродоев празднует юбилей. Пятьдесят пять годков. Две пятерки. Дата красивая. Полсотню не отмечал. Тогда как раз умерла Вулька, его мать. А мне она была теща. Моя жена — Иванова сестра, — пояснил для Евы. — У него день рождения пятого ноября. Перенесем на шестое или седьмое. От его имени приглашаю вас, приезжайте с женами. Восьмого в Саковичах кирмаш. Ну, ярмарка. Дмитриев день. Вспомним детство. Медку душистого купите. На память о Беседи, о прибеседских цветущих лугах.
— Очень заманчиво. Давай съездим, Петя, — загорелась Ева.
— Да, действительно, заманчиво. Но, боюсь, не удастся, — вздохнул Сахута. — Демонстрация, торжества. Может, к восьмому и вырвусь. На кирмаш могу успеть.
— А мы будем планировать. Матка давно ждет. Одна теперь… Надо съездить, — решительно сказал Петр.
Гости и хозяева спустились на лифте вниз. «Волга» тихо урчала у подъезда, светились, будто алые маки, габаритные огни. Обнялись еще раз. Микола сел рядом с Андреем на заднее сиденье, и машина покатила в темноту ночи.
Петру хотелось побыть во дворе, подышать свежим воздухом, пожалел, что не набросил на плечи пальто. Ева потянула за руку:
— Пошли домой. Поздно уже, да и холодно. Можно простудиться.
Вдвоем они быстро убрали все со стола.
— Посуду ставь в раковину. Завтра помою. Уморилась за день. Хочется лечь.
А в постели Ева сразу потянулась к мужу. Начала нежно, осторожно целовать, словно на поцелуи и объятия покрепче у нее не было сил.
— Ты ж сказала, что уморилась. Будем спать, — отвернулся муж.
— Ай, Петя, жизнь такая короткая… Один Бог знает, что будет завтра. А милого целовать — это не камни таскать.
А за этими словами послышалось: вон какие люди гибнут, а мы пока живые, еще не старые, еще хочется ласки и нежности. Петро не мог это не почувствовать, да и нечасто в последнее время жена начинала ласки в постели. Он обнял Еву покрепче и начал целовать горячо, жадно, будто в последний раз.
V
В тот день Иван Сыродоев возвращался домой в хорошем расположении духа. Хотя на дворе был уже конец октября, днем еще было тепло: после дождей, туманов небо высветлилось, прояснилось, выглянуло низкое осеннее солнце.
В природе все мудро устроено: осенью всякая живность готовится к холодной зиме. Птицы, которым не прожить без комаров, мух, ягод и зеленой травы, улетают в теплые края — по-белорусски: у вырай. А те, что остаются, набираются сил, запасаются жирком. Так себя ведут лошади, коровы и особенно свиньи. И люди это знают издавна. Иван Сыродоев в этом убедился, когда заведовал фермой, а еще раньше ему говорила мать, малограмотная Вулька:
— Сынок, летом сколько ни давай кабану муки, сала на им не нарастеть. А увосень — и кабан поросен. Все есть, толстееть на глазах. Сало нарастаеть…
Готовится к зиме и человек, даже сам того не зная, не примечая и не думая о зиме. Просто больше хочется есть, подольше поспать.
Этой осенью Иван чувствовал себя как-то иначе, спокойно думал о своей жизни, не суетился и не волновался, когда вдруг звонило из района начальство. Первого секретаря райкома Рудака он не любил, хотя по привычке побаивался. В душе он рассуждал так: я председатель сельсовета, мой непосредственный начальник — председатель райисполкома, а он мой земляк, да еще и родич. И в председательское кресло усадил меня он, Николай Артемович Шандобыла. Значит, все нормалево, живи и радуйся.
Сильно взволновала Ивана смерть Машерова. Ни разу не пришлось встретиться с ним, но его выступления читал внимательно, любил послушать по радио и всегда думал: вот дает под хвост бюрократам, ворюгам, нерадивым начальникам. Разное говорили люди про обстоятельства смерти Машерова, Иван не сомневался: авария не случайная. Был человек, деятель, известный всему миру, и нет его… Вот и ему, Ивану, скоро пятьдесят пять. Две пятерки. Можно сказать, круглый отличник. Это еще немного, до пенсии целая пятилетка, но иногда наваливалась, как медведь, усталость, ночью болели ноги, особенно перед сменой фазы Луны, переменой погоды. Оно и не диво. Сколько походил Иван за свою жизнь! Когда началась война, все хозяйственные заботы легли на его неокрепшие плечи: косил, пахал землю, ночью пас коней.
Вспомнился летний день сорок третьего. Иван нагрузил большой воз сена, увязал его как следует, ехал домой. И тут его догнали партизаны: пятеро всадников. Молодой, усатый отматерил Ивана: почему не остановился сразу, когда скомандовали «Стой!», спросили, где живет полицай Воронин. Партизаны ранили тогда полицейского. Через несколько дней он пришел к Сыродоевым вместе со старостой, поставил Ивана к стене: «Ах ты, гад печеный! Навел на меня бандитов из леса…» И уже снял с плеч винтовку, но тут из хаты, словно квоктуха-наседка, вылетела Вулька — заслонила Ивана. Заступился и староста Куцай-Гарнец. Остался Иван жить, но спина болела долго: полицай сильно толкнул его, и он ударился об угол.
С Володькой Бравусовым, тем молодым усатым партизаном, будут вместе работать после войны в сельсовете: Иван — финансовым агентом, а Бравусов — участковым инспектором милиции. А через много лет станут сватами.
Все это будет потом. А осенью сорок третьего Ивана взяли на фронт. И ранения, и контузию — все изведал юноша. Выжил, руки-ноги целы — сам удивлялся, что остался жить. Столько людей полегло на его глазах, потому и не верилось, что жив-здоров. Вернулся домой, избы нет, есть нечего, одежды нет. Долго ходил Иван в солдатской шинельке и галифе, пока не выдали ему, финагенту Сыродоеву, форму, темно-зеленую, с петлицами, блестящими пуговицами, фуражкой с кокардой. Правда, Ольга любила его и крепко обнимала, не обращая внимания на залатанные на коленях галифе. Но любовь любовью, а она, Ольга, уже растила сына-байстрюка от Тимоха однорукого, тот после войны всех девчат в Хатыничах перещупал, всех, чьи кавалеры не вернулись с фронта. Да и старше его Ольга на два года. Мать очень невзлюбила сынову присуху, ворчала: сучка эта зачаровала сына. Пришлось Ивану пересилить свою грешную любовь, загнать поглубже в сердце и жениться на молодой дивчине Вале, племяннице председателя сельсовета Свидерского. Пожалуй, больше всех радовалась старая Вулька: сын взял в жены честную дивчину, а не подстилку чужую, и председатель сельсовета теперь станет родичем. Будет содействовать Ивану по службе. Так оно и вышло. Валентина оказалась такой ласковой, заботливой женой, аккуратной хозяйкой и нежной матерью детей, что тропу к Ольгиной избе Иван вскоре начисто забыл.
